Обшим местом критических высказываний о поэзии
Александра Петрушкина является, на наш взгляд, полифония
различных лирических голосов, утверждающих исконечную
Правду [1] которую всякий критик толкует
по-своему. Кто-то видит в стихах Петрушкина только «музыку над хаосом»
(Ягодинцева), не принимая сам высший онтологический смысл
подобных пост-апокалиптических конструкций[2], кто-то утверждает
обратное Ягодинцевой (Янис Грантс[3]), кто-то вообще отказываясь от
более-менее объективного взгляда на стихи Петрушкина, говорит больше о
самом авторе. Поэзия
Петрушкина, действительно, абсурдна и пост-апокалиптична, но она давно
позабыла об этом свойстве из-за множественных анестезирующих влияний,
совершенно перекрывающих её первичный импульс. Если продолжать разговор о
праформе этих стихов, то можно прийти к ОБЭРИУ и Александру Введенскому
– «звезде бессмыслицы», отзвуки которого через наслоения позднейшей
поэтики «барачников» (Игорь Холин, Ян Сатуновский и нек.др.)
иногда слышны в стихах Петрушкина. Более значимой нам представляется
локальная специфика поэзии Петрушкина, её принадлежность Уралу, Кыштыму и
«сугомакской метафизике». Это своеобразный культурный код
/ фирменный знак Петрушкина, определяющий его быт, и представляющий собой экзистенциальное основание авторской
поэтики, так что перед нами – случай
жизнетворчества[4] Новая книга Александра Петрушкина –
«Пойми, никто не виноват»(2010) – поэтическое свидетельство
жизнетворчества, перешедшего через границу самого себя, ставшего
полноценной художественной системой, способной обходиться без лишних аллюзий-идейных установок. В стихах почти
исчезли многочисленные упоминания фамилий друзей-поэтов (мне тут
неизменно вспоминается «ложки нет говорю тебе ивкин ложки нет») и
непосредственных творческих предшественников (Санников, Туренко, Божнев,
Векшин, Губанов и т.д.)[5]. C формальной точки зрения, Петрушкин стал писать
гораздо «литературнее», чем писал в начале «нулевых», и стихотворения
нынешнего Петрушкина руинными камланиями точно не
назовёшь, хотя в тех самых камланиях была своя прелесть[6] Кыштымский текст *** ты жил в кыштыме жид кыштыма жив ты лез на
ветки но орал от боли от всякой задыхающейся воли ты жил в кыштыме
между твёрдых жил церквей которых здесь всегда четыре и рек
подземных от которых три пруда стоят по ним ночами ходит один один
престранный человек и если с ним идёшь то он заводит в
такие дебри где незрим нам лес он каркает он говорит но внятен отнюдь
немногим поднимает воды В «Пойми, никто не виноват» Петрушкиным
предпринимается более осознанное, чем раньше, конструирование
кыштымского текста. Кыштым предстаёт в виде
структурного инопространства, куда помещается загадочная фигура(ы) то ли
того, о ком рассказывается лирическим героем, то ли его самого
(лирического героя). ЛГ при этом, если не тождественен автору, то очень
близок ему. Петрушкин занимается метафизическим описанием
места, постепенно всё более в него углубляясь, постигая важную
личную истину: и небом едут некрылатые подводы собака кропит
весь январский свет а ты лежишь и смотришь из подводы на этот
проникающий нас снег В одном из стихотворений у города
обнаруживается ангел, а сам он превращается в живое существо через
седьмые руки речи сидит кыштым у русской печи еврей евреем среди
льдин [немой с немым] поговори со мной я смертный за это дан
двойной язык чтоб ангел говорил до смерти [как смерть иным] как
в «-20» дети зеки смотри живут с кыштымским ангелом до смерти [и
там и тут] Говорение лирического героя с
«кыштымским ангелом» - заклинание сакрального места, попытка
очерчивания «своего» круга. Язык выступает метафизическим
медиатором между пространством и человеком, а
стихотворение превращается в мифологическое осмысление «маленького» себя
в «большом» своём, себя–в–бытие мета-Кыштыма. Дальнейшие метаморфозы
ведут в мертвецкую древность кыштымского места, его традиционность и погружённость в века: крутые
берега кыштымской хиросимы нас вспоминают кругом и призывают кости и кости прорастают
из земляного мяса и звонят панихиды как веселяци гости Кыштымская система Многие стихи Петрушкина, хоть и не посвящены
Кыштыму, но косвенно соотносятся с ним, как и фигура их автора – «гения
места». Они образуют «кыштымскую систему» поэта – три ключевых
лейтмотива поэтики Петрушкина 1) осмысление бытия собственного, бытия Другого и бытия Других в сакрализованном, и в
тоже время бытовом пространстве 2) стремление к
метафизическому «ограждению» от Чужого и задушевности собственного
высказывания посредством внедрения в текст знаков "домашней интимности" 3) соотнесение себя,
своего опыта с опытом традиционным, национальным и т.п., часто с опытом
коллективного бессознательного. Эти три лейтмотива
«работают» в большинстве стихов, в т.ч. и в цитированных выше. как
ни смотри война воде война из дыма руки тянутся до дна на
кухне авраам и иафет застыли ищут старых сигаре т
(в смысле тень) глядит на тень себя снег – 20 темная пора картавая
как речь моя похмелье война войне почти что очищенье Метафизическое переплетается с бытовым настолько,
что едва отличимо от последнего. Событульник может внезапно стать
библейским персонажем, а банальная пьянка превратиться в онтологическое
событие и, возможно, через двадцать лет – в историю русской литературы. поздней
осенью один он стоит с бутылкой пива ахуительно един осенью
и без бухла ангелы его встреча юг прекрасен после пива и особенно вчера Другие
Ещё одной значительной группой
стихов Петрушкина являются стихи о чём-то (о ком-то)
кардинально Другом, что (или кого) поэт
пытается понять и сделать опять же «своим». Эти стихи трудно отличить
по стилистике от предыдущих, но мы полагаем, что в них актуализируется
мотив освоения чужого пространства вроде: хвалённый
брат иди в Сибирь Соседский Коля там стоит под
лампочкой в руке он держит по карманам стыд и этот стыд огнём
горит и шмель не дерево простит а мякоть семи сит ТАК ЧТО
ЖЕ ВСЁ УХОДИТ БРАТ МЫ ПЕРЕХОДИМ
БРОДОМ АД СВОИХ ПРОЩЕНИЙ И ЩЕНКОВ ГОСПОДЬ ГОТОВЫЙ НЕ ГОТОВ И
МЕСТА НЕ НАХОДИТ А КОЛЯ В ПЕРЕХОДЕ Лирический герой куда-то либо постоянно движется,
либо с ним что-то происходит, но всегда перед нами достаточно активный,
экстравертный ЛГ в отличие от интровертного героя первой и второй
группы текстов[7]. Т.о. новая книга
стихотворений Александра Петрушкина – есть логическое продолжение
творческих поисков поэта, начало нового этапа поэтического
конструирования «кыштымского» текста, осмысляемого в качестве уникальной
метафизической константы. В «Пойми, никто не виноват» художественная
система Петрушкина стала логически проницаемой и более цельной. Именно в
этой книге она оформилась как система. *** Я думаю, что поэзию Александра Петрушкина следует рассматривать
как самостоятельное и признанное явление современной русской литературы.
В силу этих причин его оценка – лишь дело времени, и по всей
вероятности, не критиков. Войдёт ли через двадцать – двадцать пять лет
поэзия Петрушкина в историю русской литературы первой трети 21 в.,
сейчас трудно сказать. Лично я склоняюсь к утвердительному ответу.
Впрочем, что гадать. Поживём – увидим. А пока всем любителям
отечественной словесности всячески рекомендую эту книгу. Примечания [1] «Петрушкин – толпа голосов» (Андрей
Санников), «неожиданное лирическое многоголосье» (Данила Давыдов),
«Александр Петрушкин выходит к залу и произносит «последнее слово»
(Сергей Ивкин) и т.д. [2]
Ягодинцева бессознательно возводит поэзию Петрушкина к традиции
абсурда, что, в принципе, подкрепляется достаточным аргументом
остаточности, «руинности» смысла в поэтике автора. «Первый – и главный - вопрос: что остаётся, что держит стихи, когда из них
уходит мысль – связная, слитная?. Надёжна только музыка –
воздух. Нужна колоссальная внутренняя необходимость, чтобы решиться
пройти по этим развалинам». Цит. по. Н.Ягодинцева "Музыка над
хаосом" // Урал, №11, 2004 ) [3] См.
интересную, но достаточно субъективную статью
Яниса Грантса «Кровь, дым, рыбы, собаки, или неконечная станция Александра Петрушкина», основанную, как мы понимаем,
на личных эмоциональных впечатлениях от самого поэтического явления
Петрушкина. В том же ключе написана и оригинальная заметка Дмитрия
Машарыгина под названием «Ква» [4] Параллельный случай – Дмитрий Машарыгин. [5] К вопросу о наследовании
Петрушкиным "уральской поэтической традиции". [6] Нынешние стихи Дмитрия Машарыгина, особенно,
авторская манера исполнения – и есть камлания. В этом мы
усматриваем связь двух авторов. Машарыгин, в какой-то степени, проходит
путь, близкий пути раннего Петрушкина. [7] Один из примеров полифонии в поэзии
Александра Петрушкина, когда лирические голоса сменяют друг друга в
разных стихотворениях.
Категория: РЕЦЕНЗИИ | Добавил: Хлебник (16.07.2010)
| Автор: Дмитрий Дзюмин (Санкт-Петербург)
|